Работал я мойщиком трупов в морге Северного округа, а смысл слов шефа заключался в том, что его попросили деловые люди пристроить своего «человечка» на уважаемую и сытную должность мойщика трупов. Он поднял голову и продолжал бормотать слова сожаления, но …нижайшие просьбы деловых людей не подлежат обсуждению. Покойник рассматривал потолок, где были изображены весы. На их чашках что-то вроде перышка и сердце, традиционно нарисованное в виде масти червей. Рядом стояли какие-то мифологические персонажи, один что-то записывал на дощечку, из лица у него торчал длинный клюв. У ног сидело чудовище, помесь собаки с бегемотом. Размером, впрочем, не страшного - с крупную кошку; оно облизывалось, глядя на сердце. Лысого мужика в юбке вел за руку (или держал) птицеголовый бог. Весы поправляло существо с лисьей, а может собачьей, мордой. Чуть далее стояла женщина в несовременной одежде, ее поза выражала и грусть, и надежду, и страх. Над всем изображением царил диск с пернатыми лучами. Прозектор копался в кишках и напевал « Балладу Устремленного к свету» из прошлогоднего сборника профессиональных песен.

 «…я видел свет, он нес ответ,

 после которого не веселей чем обветшалый морг

весенний день.

…мир, словно жир прогорк…».

Он не все слова помнил, и заменял часть текста мычанием. На мои расспросы в начале своей, так резко оборвавшейся карьеры мойщика трупов, кто нарисовал все это на потолке, никто ответить не мог. Сказали, что так всегда было. Я смотрел на начальника, тот изучал легкие и сердце бедолаги (молод, а вот, ведь, угораздило улечься на прозекторском столе. Сам покойник равнодушно взирал на сцену какого-то загробного суда, участники которого как один смотрели на сердце на весах.

 Я подумал, надо позвонить брату. Алхимик, брат был у него водителем и охранником, был деловым человеком в Мегаполисе. Но следом пришла другая мысль, а не случилось ли чего с самим Алхимиком? Ведь, именно с его помощью, через брата, я получил престижную работу в морге. В электронных деньгах мойщик трупов зарабатывал немного, но была масса дополнительных плат от некромантов, некрофилов, оккультистов, от практикующих колдунов и от членов языческих и сатанистских сект. За биологический материал, за разрешение пользоваться «жмуриком» (или «усопшим», «незабвенным» - единства в именованиях не было. Чистый плюрализм!) в ритуальных или экспериментальных целях. Иногда мне платили лишь за то, что я должен был просто прочитать какой-нибудь непонятный никому (включая заказчиков) вздор над телом. Желательно, в полночь. Не все коту масленица, как говорят в резервации. Я шел домой, на улице безуспешно пытаясь еще и еще раз дозвониться до брата. Было непонятно, почему он не отвечает, вызов шел. Зато стала беспокоить мысль, это не с Алхимиком что-то случилось, а с братом. Почему-то на улице было много для обычного буднего дня народа. Чуть ли не у каждого в руках пластиковые бутыли с водой. В другое время это привлекло бы мое внимание, но оно переключилось на новый круг горестных раздумий. Моя супружеская жизнь скорее всего закончилась.

 Напомнить пункты брачного договора? – поинтересовалась жена. Через полчаса она станет свободной женщиной, послав уведомление в Информаториум Мегаполиса о расторжении нашего брака и, стало быть, об изменении нашего социального статуса как членов семьи. Детей нет, имущественных претензий нет, проблем с моральным или материальным ущербом к сторонам нет, социальное происхождение определено четко, она – гражданка, я по месту рождения – житель резервации. Моей главной заморочкой еще было то, что роскошная квартира принадлежала жене. Ей она досталась от родителей, чиновников мэрии, погибших то ли от террористического акта, то ли в результате экологической катастрофы, их особенно много было лет пятнадцать тому назад. В окнах было настоящее стекло, полы из деревянных досок, деревянной же была и вся мебель, в одной из комнат – полки с сотнями книг из бумаги. Я молча бросал в сумку скудное барахло, по третьему пункту брачного договора я обязывался обеспечивать средний прожиточный минимум. Телевизор на кухне кричал об аварии на мясоперерабатывающем комбинате, ее последствия не могли ликвидировать вторые сутки. Все в  Мегаполисе знали, что это не экологическая авария, а разборки деловых людей между собой. Делить было что – комбинат считался одним из трех самых крупных в Федерации. Я вспомнил бегущих по улице людей с пластиковыми бутылками и открыл воду. Из крана брызнула рыже-коричневая смердящая жижа, я быстро завернул его обратно. Комбинат располагался на берегу реки, подразумевалось наличие идеальной очистки. Вероятно она и была, пока обиженные «мыши» не взорвали все фильтры и отстойники. Последний раз я вышел на балкон, на Севере, на самом горизонте угадывалась в серой полоске резервация. Туда мне предстояло возвратиться. Я привык к городу, к его ритму, жизни, ощущению вовлеченности в настоящую жизнь, я надеялся получить гражданство. Это было достижимо, я был молод, имел работу, привлекательную внешность и обходительные манеры. Порфирий Петрович мне говорил, что в стародавние времена жениться было легче чем плюнуть, а найти подругу для постели даже симпатичному парню – очень проблематично. В наше время все не так, можно, не напрягаясь насобирать партнерш на ночь, каких угодно на любой взыскательный вкус и очень трудно было жениться. Я не знал, верить старому алкоголику или нет.   «…по дощатым полам твоего Эдема мне не ходить наяву»-  напевал я старинную песенку, слышанную от того же Петровича. В подъезде сгущался трупный запах от воды из канализации, из подвала. Снова пытался безуспешно дозвониться до брата. До резервации можно было доехать на такси, а можно было и дойти пешком, всего за пару часов. Она находилась километрах в десяти-двеннадцати от Мегаполиса, но она не была декоративной резервацией для туристов и исследователей социальных маргиналов. Там на завалинках сидели мужики в лаптях и играли на балалайках, бабы в красных сарафанах водили хороводы, звонили колокола на церквях, в сувенирных лавках продавались матрешки, иконы, самовары, топоры, а также водка. Я жил в настоящей резервации и никакой турист или аспирант даже сдуру бы не сунулся туда. Игнорировали резервацию и городские власти, и полиция, но обитателей это волновало мало, если вообще волновало. Конечно, работорговцы и охотники за органами пытались разведать обстановку в резервации; сырье – думали они – и в резервации сырье.

Остовы машин, то, что остается от прямого попадания гранатомета, так и лежат там, где дорога делает последний поворот к селению. На другой стороне на бетонном столбе в железной клетке уже лет двадцать скучает обмазанный битумом от тления труп. Его преступления против жителей резервации были описаны на жестяной пластинке, но солнце и непогода стерли слова негодования и порицания. Мумифицированный труп сам говорил за себя. Кстати, убийство горожанина в резервации не считалось преступлением, но могло осуждаться как бессмысленная жестокость, если оно, конечно, не было вызвано необходимостью. По дороге домой я думал, как бы мне увидеть Алхимика. Пусть у него и работал мой брат, но поговорить с ним было не легче, чем встретиться с президентом Федерации.

 Алхимик.

Алхимик был одним из самых влиятельных деловых людей города. Свое прозвище он получил за идейное обоснование собственной концепции обогащения. Я превращаю свинец в золото – говорил он на заре своей головокружительной карьеры. Он пользовался старинными пистолетами, которые, как известно, заряжались свинцовыми пулями. С годами он стал мягче и сменил девиз. Свинец или серебро? – такой выбор он предлагал многим из тех, кто по каким-либо причинам привлекал его внимание. Мой брат мне немало порассказывал о нем. Это был философствующий бандит, его уважали многие. Во всяком случае, неуважения не демонстрировали. И было за что, блестящая карьера его началась в год, когда как раз разрешили свободную продажу оружия населению. Конкуренция была невообразимо жесткая. Он вышел с честью из всех передряг, со своей бандитской честью. Он говорил, победителя не судят. Его никто и не собирался судить, прокуроры и судьи только делали вид (непонятно для кого), что собирается материал, ведутся дела и расследования. Они, судьи и прокуроры, клевали у него с ладошки. Алхимик, в далеком прошлом недоучившийся студент, питал невыветрившееся почтение к представителям науки. С последующими годами его либеральность достигла неописуемых пределов. Он заботился о вдовах и сиротах тех конкурентов, чьих жен и детей он и сделал вдовами и сиротами. Государство - говорил патриарх от криминала – заберет золотой червонец, вернет из него медный пятак. Еще и преподнесет это как величайшее благодеяние. На пенсию - вдовы, на содержание – сироты, никогда не жаловались. А это уж никак не пятак! Пользовались известностью его вечера с представителями науки. Они проводились в самом дорогом ресторане в отеле с названием «Египетские ночи». Приглашались ученые с противоположными научными взглядами, если Алхимику было интересно, они удостаивались чести на продолжение дискуссий. Пронырливые аспиранты и бакалавры быстро вычислили интересующие темы бесед и диспутов и с блеском инсценировали столкновение умов и мнений. Тем и кормились время от времени.  Представители религиозных конфессий не оставались без внимания бандита, но некоторые вежливо отказывались. Те же, которые соглашались подискутировать о том, кто верит правильнее, были скучны, а ели и пили много. Поговаривали, что Алхимик начал писать книгу о своих правильных взглядах и понятиях про жизнь. Я подошел к окраине города, двое полицейских махнули жезлами. Надо купить байк – подумал я – к пешему фараоны завсегда придираются. Старые, но добротные мотоциклы можно было приобрести в резервации. Или заказать, а откуда байк пригонят, лучше не спрашивать.

    Резервация.

Сообщите ваш идентификационный код – потребовал полицейский помельче. Я назвал три шестизначных числа. Он занес их в мобильный комп и сканировал микрочип над левой бровью. Затем попросил поднять рукав куртки и рубашки и сканировал микрочип над правым локтем. Во время идентификации не делайте резких движений – предупредил он. Через полминуты он кивнул старшему напарнику и спрятал комп в сумку. Привычно затараторил: - в течении сорока дней вы должны найти работу или сообщить в Информаториум сведения об источнике и размерах ваших доходов или средств к существованию. В течении трех дней вы должны позаботиться о временной или постоянной прописке в городе, о чем также сообщить в …

Все это я прекрасно знал и без них. Полицейские перебросились несколькими фразами на китайском и пошли к машине. По дороге домой в резервацию я обдумал простую, но очень удачную идею. Обычно резервации располагаются в сотнях километрах от городов, если они конечно не предназначены для туристов или для показа иностранным делегациям. То обстоятельство, что моя малая родина была рядом с Мегаполисом, сложилось из-за разрастающегося как раковая опухоль города. За несколько десятков лет он поглотил немало миль (или верст, как сказали бы в резервации) вокруг и продолжал приближаться к отверженным им обитателям. В резервацию ссылались не только те, у кого не было идентификационных микрочипов над левым надбровьем и у правого локтя, но и те, кто не мог найти работу, жилье. Это так, но в резервации всегда жили и те, кто никогда не вживлял себе микрочипы или удалял их, что считалось проявлением преступных намерений против Федерации. В резервации убегали, если удавалось, правонарушители и пациенты психиатрических клиник, как правило, из тех, кто подлежал принудительному психохирургическому лечению. Полицейские особенно в резервации не лезли. Убежал и убежал, все равно, его там убьют или сам с голоду помрет. Жители резерваций были, конечно, очень жестоки (жизнь такая!), но просто так никого не убивали. По дороге мне попалось несколько крупных лягушек, куда крупнее обычных мелких обитателей здешних болот. Я подобрал их и сунул в сумку, дома съем. Через километра два я встретил еще несколько дюжин земноводных. Снял куртку, связал рукава и в это подобие сумки насобирал, сколько вошло, лягушек. Ужин, завтрак и обед были обеспечены. Я подходил к резервации. Скрипела железная клетка с засмоленным работорговцем, на бетонном столбе кто-то обновил надпись, обгоревших машин на другой стороне дороге стало больше. Главная улица не изменилась за те две недели, что я не был. И в то же время, что-то стало другим. Изменился я, и все тоже изменилось. Не было ни одной надписи на лавчонках и магазинах на английском, не встречались иероглифы или арабская вязь. Только – кириллица. Кстати, и говорили в резервации только на русском. Контора менялы, трактир, аптека, вывеска дантиста, магазин оружия, продуктовые лавки, закутки хакеров. Вот хакер-то мне и нужен! Но сначала занесу лягушачью добычу домой.

 Луч света в информационном мраке.

Крохотное заведение местного хакера называлось скромно, но не без самоуважения – «Луч света в и информационном мраке». Хакера я хорошо знал еще со школы, с его способностями он мог бы устроиться и в Мегаполисе. Но он утверждал, что в киберпространстве не центра и периферии, нет столиц и захолустья, и своей жизнью в резервации доказывал это. Кому – неизвестно. В резервации никто ничего не объясняет, не доказывает, никого не осуждает, но и не ждет доказательств или объяснений. И тем более, не терпит никакого суда над собой. Моя идея, которую я обдумал, возвращаясь домой, была проста. У пропавшего брата была квартира, ее помог купить Алхимик, и прописка в Мегаполисе. Хакер должен был влезть в Информаториум, там заменить идентификационный код брата на мой. Таким образом, я мог не мотаться каждый день в город на мотоцикле в поисках брата, опасаясь проверки на дорогах.

 Если бы не абсолютно одинаковые биометрические данные, ничего бы у тебя не вышло – сказал хакер. Я это знал, если бы мы с братом не были близнецами, мне это вариант и в голову бы не пришел. Хакер мне сказал зайти на следующий день. Я положил на стол кошелек из кожзаменителя. Пять серебряных полтинников, 1924 года, с молотобойцем, десять гривенников царской чеканки, десять металлических рублей Советской империи…

… а есть рубль с лысым чертом? – прервал меня хакер.

Есть! – заверил я школьного товарища – так сделаешь?

Попробую – поскромничал он. Это означало, что скорее всего моя задумка получится. В противном случае он отказался бы от платы. Плата была хорошей, но теперь мне не нужно было покупать мотоцикл, а главное, я получал полную свободу перемещений и действий в Мегаполисе. В резервации в ходу были серебряные монеты 19 и начала 20-го века, металлические рубли Советского Союза, и, как мелочь, любые монеты любых стран. Электронными деньгами в резервациях не пользовались и не могли пользоваться, почти ни у кого не было личного идентификационного кода. Сложные курсы металлических монет определяли менялы. В любой резервации можно было найти две-три конторы менял. Но в целом экономика резерваций, по крайней мере той, в которой я родился и вырос, была основана на натуральном хозяйстве и бартере; присутствовали и элементы первобытного собирательства в мусорных баках и контейнерах Мегаполиса. Был и криминальный элемент: воровство, мошенничество (в киберпространстве), грабеж и разбойные нападения. Последнее проводилось исключительно по отношению к продавцам запрещенных наркотиков, работорговцам, охотникам за органами, содержателям интим-салонов и сексуальных притонов, лидерам сект. Такая избирательность была вызвана не моральными соображениями, а сугубо практическим расчетом. Все они никогда не обращались в полицию, а «крышуюшие» их деловые люди не желали связываться с «отморозками из резервации». Так и жили. Потому-то в резервациях можно было всегда купить хороший, пусть и не новый, байк. Но надобности в нем у меня уже не было.

Проверим – предложил хакер. Он сообщил мне новый идентификационный код, послал сигнал в Информаториум, через минуту, я видел подтверждение своей личности на экране. Биометрические данные не могли не совпадать: дактилоскопия, рисунок радужки, форма уха, схема зубов, я смотрел сам на себя. Код на твоих микрочипах тоже изменен – хакер смахнул кошелек с монетами в стол. Я остался доволен, но предложение позавтракать лягушачьими лапками хакер отклонил. Работы много, и потом, я ими уже объелся, мягко говоря. 

Война мышей и лягушек.

Когда Алхимик прибрал к рукам мясоперерабатывающий комбинат, следствием была маленькая криминальная война, которую журналисты окрестили «Войной мышей и лягушек». Говядина и свинина всегда считались слишком дорогими продуктами, населению нужно было что-то попроще и подешевле. Наука предложила генетически модифицированных крыс (поставщики рьяно доказывали, что это – мыши) и новый вид лягушек. Все они были нетребовательны к уходу, быстро размножались и росли, были вкусны, если правильно приготовить, и, по утверждению диетологов, необыкновенно полезны. Кто будет поставлять основное сырье: грызуны или лягушатники? Они так и не сумели договориться. Конкурирующие кланы деловых людей вели невидимую войну, победили земноводные. Пруды и болота окружили Мегаполис, кстати и жители резервации подкармливались лягушками из ближайших водоемов. Но крысоеды не унялись, они стали травить воду и взрывать объекты на мясоперерабатывающем комбинате.  Одним из следствий было попадание кровянистой жидкости в городской водопровод. Сам Алхимик вспомнил молодость и достал свои древние пистолеты, но это уже другая история. Убили несколько дюжин бандитов, кому это интересно? Я ел приготовленных лягух и морщился: за последние полгода они, как и многим горожанам, успели поднадоесть. Наверно поэтому, крысоеды умело начали информационную войну, мол, особая разновидность сальмонеллеза, малокровие и даже, случае смертей от поедания жаб. Особо продажные журналисты упирали на то, что у женщин появляется неизлечимый дерматит при соприкосновении с лягушками. Напоминали и про бородавки, мол, простой народ с его мудростью всегда это знал. Короче говоря, лягушатину перестали есть и покупать. Магазины перестали брать ценный белковый продукт, склады затарились, а лягушки продолжали без устали метать икру. Водоемов понарыли уйму, а лето у нас жаркое, что твой Египет. Лягушки были везде, первое время им радовались лишь в резервации. Их солили и мариновали, но скоро емкости были заполнены, а сам продукт надоел хуже горькой редьки. Которая, к слову сказать, никогда не надоедает. Редька с квасом была любимым блюдом в резервации. Я вернулся в город, улицы смердели от дохлых лягушек. Машины заносило на скользких трупиках. Пару раз подходили фараоны, я напрасно беспокоился: хакер не зря получил свои серебряные монеты. Я поднялся в квартиру брата, но не успел вложить пальцы в дактилоскопический замок. Чьи-то руки как клещи взяли меня за локти.

Это не он – услышал я – к тому мы не подошли бы так легко.

Алхимик.

Минуты три, пока Алхимик рассматривал меня, показались мне вечностью. Во рту пересохло, в коленях ощущалась противная слабость, руки дрожали, я боялся обмочиться. Ведь первым желанием моим было, когда я уже собирался открыть дверь квартиры, посетить туалет.

 Мне про вас брат много хорошего рассказывал – проблеял я – и вы совсем-совсем не страшный. Глаза очень добрые. Можно в туалет по-маленькому, я больше не могу…

 Как похож! – Алхимик кивнул своим телохранителям. Они провели меня в в туалет в конце коридора. Я вернулся в приподнятом настроении.

 Ни к чему, наверно тебя из твоей трупомойни убрали. Мои дураки подсуетились не в тему. – заметил Алхимик, когда я все ему рассказал. Но тебе все равно надо его найти.

 Я тебе все скажу, по той простой причине, что ты и будешь его искать. Фараоны его смогут быстро обнаружить, и я смогу без особых проблем вытащить его из полиции. Но там не только мои люди, которые, воспользуясь  случаем, выцедят из него, то, что им нужно. А мне это не нужно. Кроме того, если полиция сцапает тебя, сам знаешь -  несанкционированное проникновение в Информаториум и наказание в виде принудительной психохирургии. Лоботомия и блестящая карьера мусорщика на всю оставшуюся жизнь. Мои поцы сначала думают, потом стреляют, а твой братец стреляет быстрее. Мне это тоже не нужно. Ищи его! Звони, если необходима помощь моему человеку. И еще тебе скажу, есть недостоверная информация: его подсадили на «эр-пи», потом должны были на предельной дозе, «на приходе», провести психолинвистическое воздействие. И все – живая мина замедленного действия готова. Жди, когда рванет. Мои консультанты меня просветили, «эр-пи» к счастью, или к несчастью, непредсказуемо… ты, хоть знаешь, что такое «эр-пи»?

  Эрзац-парадиз.

 Уже с четверть века, как многие наркотики и психоактивные средства, были легализованы. Но и либеральнейший Государственный Комитет по контролю за распространением психоактивных средств трижды отклонял проекты о разрешении свободной продажи и использования «эр-пи», он же эрзац-парадиз. Коль скоро этот наркотик не был разрешен, его действие так и не изучили полностью. Пока было известно лишь то, что человек попадает в удивительный мир значений, он вырастает из любого предмета или понятия, или образа, который оказывается в момент приема этого средства. Последующие сутки достаточно принимать уменьшающиеся дозы, смотреть на что угодно, играть с любой вещью внешнего мира, которая превращалась, повинуясь мысли или настроению, во что угодно. Человек попадал в лабиринт из значений и образов, странствовал в нем несколько дней, потом спал сутки-двое. Проснувшись, первое о чем вспоминал – об «эр-пи». Внешне его поведение не отличалось от обычного, он шел, как говорится, «на автопилоте». Но это только первые недели, затем наступало энергетическое истощение и тотальная астения. Через полгода несчастный не мог налить себе стакан воды. Мой шеф про таких клиентов в морге говорил – «обесточился».

Но бандиты и спецслужбы (и Федеральные, и частные) быстро разнюхали о его специфическом эффекте «на приходе». Вообще-то действие на «приходе» есть и у некоторых других психоактивных средств, например,  препаратов эфедриновой группы, но много слабее. Первый час начала действия «эр-пи» с его мощнейшей энергетической волной, даже, можно сказать, цунами, открывал психику человека для любого воздействия извне, намеренного или случайного. Химические туристы и отважные психонавты, конечно знали это, и уединялись, исключая возможность неожиданных влияний. Идеалом считались условия, типа, темная комната и аудиозапись шума моря или слабого шелеста листвы. И больше ничего на ближайшие два-три часа. Пристрастие к «эр-пи» лечилось, но лечение стоило дорого. Алхимик обещал помочь. Я ему верил. Если уж он помогал обездоленным им вдовам и сиротам, то своим служащим помогал и подавно. Ему, зная это, и служили не за страх, а на совесть. Хотя, по правде говоря, и за страх тоже. Спустя несколько дней я вычислил (проверить это так и не смог): видимо, мой брат уже под воздействием «эр-пи» сумел сбежать от крысоедов, или, кому он там понадобился. Единственное место, где он мог скрыться, резервация. Но туда сдуру не сунешься, на каждом чердаке – пулемет, на каждом дворе – растяжки и мины. Да и время целенаправленного воздействия все равно была упущено. Рисковать не имело смысла.

  Резервация.  

Мне необходимо было вернуться в резервацию, следовало еще в предыдущий раз зайти к соседям, Порфирию Петровичу и Цапе, не ограничившись посещением хакера. Дома ничто не указывало на то, что брат ночевал здесь. Он и в другие времена, имея квартиру в Мегаполисе, редко, в отличие от меня, наведывался в резервацию. После того, как в столицу Федерации перебрались мать с дочерью, стало быть, нашей сестрой, брат совсем перестал бывать на исторической родине. Я был почти уверен, он был здесь. Моими соседями были Порфирий Петрович и Цапа. Я чувствовал странную эйфорию, подъем настроения, хотя по идее, я должен был чувствовать тревогу и беспокойство за брата. Не слишком ли много я думал об «эр-пи» последние два дня? Неужели Алхимик прав?

  Верная Рука – друг Порфирия Петровича.

В юности и позднее Порфирий Петрович, старый алкаш, мне рассказывал о своем друге. Его он так и называл – Верная Рука. Еще полвека назад они спорили друг с другом. Тот утверждал, что скоро, через пару десятков лет, ну, сорок от силы, и все изменится. Друг Петровича играл в индейцев, а точнее сказать, даже пытался жить как индеец. По крайней мере, летом. С изумлением Порфирий Петрович узнал, что Верная Рука далеко не единственный придурок в городе. В теплое время года с весны и до глубокой осени «индейцы» жили в лесу, на берегу реки в вигвамах. Ходили в перьях, стреляли из лука, метали томогавки, курили трубки по вечерам у костра, пели песни и пили «огненную воду». Вот Верная Рука и предсказал появление резерваций. Он пророчил: нам необходимо восстановить умение жить иначе, чем мы живем. Придумывать ничего не надо. Скоро всех русских инородцы и иноверцы из городов вытеснят в резервации. Это будет! Мы должны быть готовы к этому, поэтому и воссоздаем по крохам альтернативный образ жизни и ценностей. К тому времени Порфирий Петрович уже вернулся в Православное христианство и ругал друга язычником. Верная рука возражал (возражала?).

 Мы язычники? Это как посмотреть! А если и мы язычники, то вы кто? Вы можете называть себя кем угодно, но то ли вы, чем называете себя? Церквей понаставили, и что, христианами стали? Так и живите как христиане! Вы даже не язычники!  Вы то, что скажет про вас дядя из телевизора.

 Порфирий Петрович вяло возражал: - мол, индейцы всегда не любили христиан. Они им принесли «огненную воду», лицемерие и одеяла с оспой.

-         и резервации – добавлял (добавляла?) Верная Рука. И продолжал (продолжала?). станьте хотя бы язычниками. Потом станьте иудеями, пусть вас кто-нибудь выведет из Египта! Потом к вам пусть придет Исус Христос и вы станете христианами. А то, все эти имена для вас ничего, по сути, не значат. Но, Верная Рука – друг Порфирия Петровича, ошибся. Резервации возникли, но не из-за национальных или конфессиональных причин, а совсем других. С одной стороны войны и терроризм, разгул преступности, экологические проблемы, с другой стороны – вся мощь научно-технического прогресса. Так легко, всемирный контроль! Всемирная паутина, спутники, успехи социологии и психологии, неслыханная эффективность средств массовой информации, а главное – нет больше угрозы голода и нестабильности! Контроль – достижим! (иллюзия контроля – мрачно цедил сквозь зубы Верная Рука). Как ни странно, не все согласились на вживление микрочипов в левое надбровье и на руку, близ правого локтя. Уперлись. К примеру, те же христиане. Но настоящих христиан (как и доказывал тот (та?) же Верная Рука было немного. И сыграло свою роль не обстоятельство неудобства – не иметь личного идентификационного кода, а обстоятельство комфорта и максимума удобств. Есть код – есть масса возможностей учиться, работать, жить и развлекаться, как хочешь. Есть код, все пути открыты, нет – твое место в резервации, как нелойяльного члена общества. Все это призошло как-то незаметно, и как бы, само собой. Но резервации появились, как и предсказывал (предсказывала?) Верная Рука – друг Порфирия Петровича.

-          И где он, твой друг – помню, интересовался я.

-         Его Господь прибрал. – Порфирий Петрович, если был пьян, всхлипывал, - видать у Него не хватает ангелов, чтоб сатану одолеть. А так как Петрович был пьян почти всегда, он и плакал всегда, вспоминая Верную Руку.

   Метафизические основы русского пьянства.

 Порфирий Петрович жил огородом и тем, что находил на помойках в Мегаполисе. Еще он жил яблочным и грушевым вином, которое готовил последние сорок или пятьдесят лет в своем домике, в резервации. Он говорил мне за стаканом вина (граненым, его он берег как зеницу ока): - вот я читаю Писание и все понимаю, не то, что Цапа. Я веду праведную жизнь, но не из-за свойств характера, а из-за нищеты и старости. Так недолго и возгордиться. Чтоб этого не было, я умерщвляю гордую душу, не плоть. Чё её, плоть, умерщвлять, дряхлую, больную и старую. А гордыня – главный грех. Петрович наливал себе еще один стакан терпкого яблочного вина. Русские – продолжал Петрович – пьют не для удовольствия, а исключительно по метафизическим причинам. Они как-то так знают сердцем, что этот мир – сплошные гнилые понты и не принимают его. После литра водки, мелькнет отсвет другого мира, они, русские, его почуют, а схватить не могут. Вот и пьют. Думают, в другой раз, что-то поймут. Что-то такое, что изменит все. Вот дьявол и долбит русских и изнутри, и извне. Они – его главный враг. Порфирий Петрович огорчался: - я бы и водку пил. Но она, собака, дорогая! Никакого серебра не хватит! И на самогон сахара не хватит! Это у вас в городе он, сахар, дешевле соли. Есть одно-единственное оправдание пьянства – уже под столом заключал Петрович – если ты не принимаешь этот мир и его соблазны. А Цапу не слушай! Он – дурак! Хозяин храпел, я уходил домой. Кстати, если кто думает, что яблочное вино – слабый дамский напиток, пусть попробует три-четыре стакана, того, что делал из ранеток Петрович.

 Соседи.

Другим моим соседом в резервации был Цапа. Как и Порфирий Петрович, это был глубокий старик. Но Петрович был обросший дед, с косичкой и белой бородой, а Цапа – абсолютно лысый и всегда гладко выбритый джентльмен. Петрович, не осознавая того, следовал неписаной моде резервации: поверх клетчатой рубахи бархатный жилет с нашитыми серебряными монетками, джинсы и камзол из кожзаменителя. Под воротом рубахи – шейный платок, чтоб не стирать из-за одного воротника всю рубашку. Широкополая шляпа. Цапа был на высоте. Зимой – черный костюм, летом – светло-серый. Под ним – голубая рубашка. Зимой же абсолютно все жители резервации носили куртки с капюшонами. И Цапа тоже. Они, мои соседи, были разными, но старость и еще что-то сделало их друзьями.

  Сыпной тиф.

Приходил ко мне твой братец – сказал Петрович, - я, естественно, его с тобой поначалу спутал. Уж больно вы похожи. Потом смотрю, не ты. Но дело не в этом. У нас, как всегда, с Цапой некоторые, идущие из глубокой древности споры. А ты, то есть он, внимательно так слушал. Цапа своего двойника увидал и обосрался, понятно. Философию развел.

Ежели кто своего двойника, то бишь, самого себя узрит, наяву ли, во сне, не важно – тому кранты, то есть все конец придет в ближайшие дни. Тут надо прочь бросаться и ни в коем случае не смотреть на него. Но люди не контролируют свое внимание совсем, и даже не успевают за редким исключением рассказать, мол, двойничка видели. А если и расскажут, кому это интересно? Даже наяву не контролируют внимание, а во сне и говорить нечего!

Тут тонкость! Человек рождается, нет, не то! Человек едва зачинается, тут же появляется его темный двойник, половинка, тень души. Он всегда следует за человеком на расстоянии, он питается его чувствами, мыслями, надеждами. Но это не ночная тварь из снов. Той безразлична участь того, за счет кого она живет. Темная половинка понимает – умрет человек, и ей конец. Но незадолго до смерти, там подобные новости быстро доходят, она как можно ближе приближается к человеку. Часто он и видит сам себя наяву. А темной половинке важно после смерти, все силы тающей души самой схватить, там ведь голодных тварей немеряно. И еще хоть немного пожить. Но если человек проконтролирует свое внимание хоть наяву, хоть во сне (что, конечно, труднее), он может отодвинуть день смерти. И даже надолго, важно не смотреть на двойника, а бежать прочь. А Цапа-то, ох смех, самого себя в коридоре увидел! У него, у дурака, там зеркало! Но ведь он прибежал ко мне, все, говорит, продаю дом и отбываю. Зачем мне его дом, в моем возрасте, скоро другой дом нужен будет. А ты посмотри, может возьмешь. А твой братец все так выслушал и исчез, не попрощавшись. И винца не попробовал. И Цапа был какой-то ненормальный. В незапамятные времена, за четверть века до описываемых событий, сосед Петровича попросил называть его Цафнаф-панеах. А подь ты! – сказал Петрович. Тот какое-то время демонстративно не отзывался на христианское имя. Ладно, буду называть тебя Цапой – снизошел Петрович. Сосед через неделю согласился, на том и поладили.

Я слушал Порфирия Петровича и чувствовал себя странно, у меня из глаз словно шел жар. Имя Цафнаф-панеах показалось мне довольно смешным. Я заболевал. Вернувшись домой, одетый лег на диван и провалился в сон. Он был удивительно реалистичным, и, каким-то неодинаковым по течению времени в нем. То я видел свою мать и младшую сестру, но она была много старше меня. Они склонялись надо мной. Потом я плыл по воде. Потом какие-то мелькающие картинки, я не успевал ухватить (или вспомнить, впоследствии) их содержание. Вдруг я нашел себя, стоящим на окраине Мегаполиса. Полицейский проверял мой идентификационный код, я чувствовал страх, что он обнаружит несанкционированное изменение кода и проникновение в Информаториум. Я выхватил пистолет и застрелил его (в жизни я не ношу никакого оружия). Потом долго закапывал фараона в песок. Песок осыпался и осыпался, обнажая желтое лицо покойника. С трудом, засыпав его, я побежал прочь. Стопы все время вязли в песке. Казалось, я годами вытаскивал и переставлял ставшие пудовыми ноги. Двигался в раскаленном воздухе пустыни как в вязкой горячей воде, таким он ощущался плотным. Снова какие-то картинки, толпы народа. Метель в пустыне, я все время хочу пить, ловлю раскрытым ртом летящий снег. Он сладкий на вкус…

 Я пришел в себя раздетый, в постели. На табуретке рядом сидел Порфирий Петрович и отгонял свернутым журналом мошек. Полог из сетки, (видимо от них -мошек в этом году было необычно много) был отдернут. На стуле сидел врач, наш доктор из резервации. На столе валялись шприцы, флакончики от лекарств. Доктор спросил меня, не имел ли я контакта с низшими слоями нашего демократического общества. Я кивнул, за неделю до того как я ушел из морга, мой шеф вскрывал бомжа. Из тех, кем пренебрегают даже небрезгливые охотники за органами. Я смотрел на него, мне было страшно, его лицо шевелилось от обилия выползших вшей. Отойди от него, идиот! – начальник подходил к трупу в костюме, типа того, которые называют противочумными. В Мегаполисе было множество таких бродяг, кормившихся по ночам на помойках. У всех у них имелись идентификационные коды и микрочипы. Фараоны на них не обращали внимания, даже не зачитывали свое привычное «… в течении трех дней… в течении сорока дней… сведения о доходах…» и т.д. Горожане были уверены, что именно так и выглядят жители резерваций. Что, конечно являлось чистым недоразумением. В резервации они или жили бы, обеспечивая себя, как люди, или умерли бы с голоду. И никто бы им не помог. В резервации не помогают тем, кто сам не хочет помочь себе. Кроме того, хоть в резервации и одеваются весьма своеобразно, но отнюдь не в лохмотья.

 Доктор сказал, что у меня был сыпной тиф, в легкой форме. Вовремя начатое лечение сократил течение болезни втрое. Но пару дней желательно полежать. Он ушел. Петрович сказал, что заплатил ему из своих денег десять серебряных монет и насколько железных рублей. Я заверил его, что верну, он заверил меня, что не сомневается. Приезжал твой брат, пока ты тут бредил. Привез хавчик, меня водкой угостил. Потом еще раз приехал, привез антибиотики, в резервации таких, кончно, нет. И уехал, только на кухне с Цапой целый час проговорил. Сам водку не пил. Я знал, под воздействием наркотика эрзац-парадиз даже кисель из смородины не пьют.

   Думка на приходе.

А о чем они говорил целый час? – я поднялся, голова кружилась, но была ясной и чистой.

Да все о том же! – Петрович с грустью рассматривал пустую литровую бутылку из под водки. О двойнике. Знаешь, что? Я хоть и старый пень, но мне кажется твой братец поймал «думку на приходе». На какой дури – не знаю. В резервации в наркотиках не разбираются, их тут просто не употребляют. Цапа собирается уезжать на Север, твоему брату предлагал дом и земельный участок. Ему деньги нужны, и электронные, и реальные – на дорогу. Брат сказал, что переведет деньги на тебя и возьмет дом с огородом.

 Я подошел к компьютеру и набрал номер своего, старого, счета. Электронные деньги были переведены в сумме много больше стоимости домика Цапы. Потом они – продолжал Петрович – снова к разговору о двойниках вернулись. Люди их незадолго до смерти часто видят, но или не успевают рассказать, либо чувствуют, что не поверят, а то и просто рукой махнут… но, обычно, двойников, не узнают. Даже если в упор смотрят. Человек не такой каким он привык видеть себя в зеркале или на видео. Себя трехмерного, объемного – он просто не узнает. За кого угодно принимает. А если узнает, начинает пристально смотреть и через внимание, у него остатки сил к двойнику уходят. А надо – отворачиваться и бежать стремглав прочь. Даже от того места, где встретил двойника. Но я тебе об этом уже рассказывал.

Я кивнул, что, помню. Порфирий Петрович спросил, нет ли у меня смородиновых листьев для чая? Я ткнул пальцем в полку под потолком, там с прошлого года должна была банка оставаться. Петрович приготовил чай и стал рассказывать дальше. Я почему уверен, что у твоего братца «думка на приходе» - о чем Цапа или я не начну говорить, он все на двойника сворачивает. Потом Петрович принялся рассуждать о сравнительных преимуществах пьянства перед наркотиками. Трагедия нашей жизни – вещал он, - то, что мы выбираем не между добром и злом, а между злом меньшим и большим. Вино, если и зло, то несравненно меньшее, чем наркотики…

Все это я уже от него слышал не раз.

  Мегаполис.

Я позвонил бывшей жене, она сказала, что приходил мой брат. Сначала она его за меня приняла. Несмотря на слабость, я решил вернуться в Мегаполис, найти брата и, с помощью Алхимика, вылечить его. Зашел к Петровичу, возвратить долг за визиты доктора. Присели а столом со скромным угощением, дрянной яблочный сидр и овсяное печенье. Сосед что-то рассказывал о своем детстве. Стукнула калитка, Петрович опрокинул стакан: это, наверно Цапа, он не сразу заходит. Шаги в крохотном коридорчике замерли и я услышал как кто-то бубнит. Я невольно стал прислушиваться. «…мы не прпустим тебя, - говорят засовы врат этих, - пока ты не назовешь нам имена наши»; имя ваше – Язычок (Весов зала правды и истины. Я не пропущу тебя, - говорит (правая) перемычка врат этих, - пока ты не назовешь мне имя мое; имя твое – Весы опоры правды и истины. Я не пропущу тебя, - говорит левая перемычка врат этих, - пока ты не назовешь мне имя мое; (имя твое) – Весы вина.»

Хорошее имя – вмешался Петрович в церемониал друга. «… я не пропущу тебя, - говорит порого врат этих, - пока ты не назовешь мне имя мое; имя твое – Бык бога Геба. Я не откроюсь перед тобой, - говорит петля врат этих, - пока ты не назовешь имя мое; имя твое – Плоть матери его. Я не откроюсь перед тобой, - говорит паз петли врат этих, - пока ты не назовешь мне имя мое; имя твое – Живой глаз бога Себека, повелителя Бахау…»

 Кто такой Себек, повелитель Бахау? – поинтересовался я. Сам и спроси у Цапы, какой-то потусторонний авторитет, наверное. – хмыкнул Порфирий Петрович – а лучше не спрашивай, так загрузит…

«…я не откроюсь перед тобой, я не пропущу тебя, - гворит страж створки врат этих, - пока ты не назовешь мне имя мое; …». Цапа – закричал Петрович – хорош блажить, заходи скорее, а то вина не останется. Но пороге стоял щеголеватый старик в светло-сером костюме, синей рубашке, абсолютно лысый и чисто выбритый. Он смотрел в пол и вещал загробным голосом: «Я не позволю ступить на меня, говорит пол этого зала…». Он сердечно поздоровался со мной за руку, склонив учтиво голову. Также чинно приветствовал Петровича. Достал из кармана складной латунный стаканчик и с резким шорохом вытянул его. Мне было бы интересно посидеть с ними, но дела торопили. Я попрощался со стариками и направился к хакеру, спросить, не отвезет ли он меня на мотоцикле в Мегаполис. Хакеру, как всегда было некогда, поэтому он позвонил другу и через десять минут я уже мчался к городу. Я знал, где обычно проводит время брат: кафе, клуб, салоны хорошего настроения, тир. Люди, как и звери, ходят привычными тропами. Я прошелся пару раз по его любимым местам, но ни у кого, из тех, кто работает там, не обнаружил знаков узнавания, что он (или я, мы – близнецы) был последнее время там. Не появлялся он и у себя дома. Возвращаясь к себе (в его квартиру) я вдруг понял, каким тупицей я оказался! Он профессионал, Алхимик не жалеет средств на высококлассную подготовку своих подчиненных. Несомненно, брат видел меня. Я его – нет. И не мог видеть. Он этого не хотел! 

Он принимает меня за своего  двойника! И он тотчас исчезает с того места, как только увидит меня! Я купил дурацкий парик, солнцезащитные очки на пол-лица, приклеил усы. Пришлось купить и новую одежду. В ботинки сунул толстые подкладки, чтобы изменить походку, плечи куртки неудобно ушил – осанка тоже стала другой. Конечно, брат, присмотревшись, узнает меня, но я надеялся на городскую сутолоку и то, что он, столько дней под воздействием «эр-пи» уже сделался не совсем адекватен. А потом что, когда я увижу его? Я вызову ребят алхимика, я вряд ли смогу подойти к брату. Я бродил часами по улицам Мегаполиса, горожане, казалось, были самыми праздными людьми в мире. Петрович утверждал, что так оно и есть. Они думают, что у них есть масса времени и нет многого такого, что они хотели бы иметь, но пока нет возможности. На самом деле, все, что нам действительно нужно – у нас уже есть. Единственно, в чем мы испытываем необходимость – это время. И мы по-свински относимся к нему, будто мы все бессмертные. Вся жизнь Мегаполиса была словно подчинена одной-единственной цели – как помочь горожанам убить время. Концертные и эстрадные залы, спортивные стадионы, клубы, комплексы, интимные салоны, рестораны, магазины, лавки с легитимными наркотиками, аттракционы, парки развлечений, казино, уличные лотереи, новомодные реал-видео. Я бродил и бродил, отупевший от ярких красок, одуряющей музыки и рекламных восклицаний. Я далеко не специалист, но смог заметить, что за мной неявно следуют несколько неприметных внешне парней. Я позвонил помощнику Алхимика. Не волнуйся – успокоил он меня – они не столько за тобой идут…, кроме того, они тебе и помогут, как только ты позвонишь. Деловые люди никак договориться не могут, а твой братец кое-что знает. И, ведь, ты сам понимаешь, мой босс своих не бросает.

 Дико раздражало обилие мух, похоже оно и привычных горожан доставало. В резервации мух почти не было. Бедность это не обязательно грязь. Чаще – напротив, особенно, если речь идет о резервации, где утилизируется и используется все. Из-за аварий на мясокомбинате, в смердящей воде сдохла и разлагалась на берегах рыба. Мусорщики так и не смогли быстро убрать лягушек с улиц, по причине таких форс-мажорных обстоятельств, накопились пирамиды мусора и пищевых отходов. Словом, мушиный рай.

Через несколько дней я почувствовал необходимость взять передышку от зноя и мух и вернулся в резервацию.

    Вечная мерзлота.

Первым делом направился к соседу, Петровичу. Я рассчитывал, может брат, скрываясь от меня, принимая за двойника, был в резервации. Еще не заходя в кухоньку Порфирия Петровича, услышал «…вечная мерзлота…». Я как-то так один раз назвал бывшую супругу. Были, конечно, обиды. Хотя у меня оснований для обид было куда больше у меня. Цапа что-то втолковывал другу. Я присел на скамейку у печки. Смысл высказываний Цапы заключался в том, что у русских есть уникальный шанс использовать северные территории, там где есть вечная мерзлота, для вечного же упокоения. Не надо разводить всю эту многонедельную хренотень с обработкой тела, да и кто будет этим заниматься. Хороших специалистов уже три тыщи лет как нет! – горячился Цапа. Зарыть усопшего в вечную мерзлоту, и 50% дела сделано!

Ты, Цапа – идолопоклонник! – сурово возражал Порфирий Петрович. Тот ответствовал: - а вы даже не язычники. Десяток христиан, дедов-старообрядцев на всю резервацию и все! В Мегаполисе кто? Дикари! Вот они и есть идолопоклонники, сотворили кумиров и служат им – обрадовался новой мысли Цапа. Вам Моисей нужен, пусть он вас выведет из этой пустыни. Станьте, хотя бы иудеями, потом может Исус Христос придет. Только не торопитесь с судом!

Петрович загрустил, мне – говорит – тоже самое один индеец внушал, Верная Рука. Нет его, ушел в Страну Счастливой Охоты. В выцветших, табачного оттенка, глазах Петровича стояли слезы. Не будем о печальном! – Цапа повернулся ко мне. Что там в городе?

Я пожал плечами: - опять лягушатину есть стали. У коров – губчатый энцефалит-5, у свиней – злокачественный гепатит, у кур – новая разновидность птичьего гриппа. Словом – мор скота…

Нам это параллельно, правда, Петрович? Ты, вроде, хотел посмотреть свою усадьбу – напомнил мне Цапа. Я ведь скоро отбываю.

 Его домик был такой же как у сотен других обитателей резервации. Кирпичный полуподвальный первый этаж (зимний), второй этаж, легкий из фанеры и древесной плиты (летний). Огородик с огурцами и картофелем, у забора загорали тыквы. В сенях, напротив дверей было зеркало. От духов – пояснил Цапа.

Его-то он и испугался, отражение принял за свой двойник – шепнул Порфирий Петрович. После третьей-то полторашки вина еще не то можно увидеть! Цапа услышал, но не обиделся - мне столько лет, откладывать дальше некуда. Двойник, не двойник – мне все равно пора. Потому и продаю дом и огород так быстро и недорого.

Куда пора? – я стоял в пустой комнате.

Ты так и не понял, на Север, там тоже есть резервации. Думаю на Колыму отправиться.

 «…и закопают в землю его мерзлую, а сами тихо назад пойдут». – пропел Петрович старческим тенорком. Русская народная песня – «Этап на Север».

Ну а еще что нового у горожан, - продолжил расспрос бывший хозяин – я интересуюсь, потому что уж лет двадцать из резервации не выползал. Как там города? Присаживайтесь, сейчас чай приготовлю.

 Медицина в Мегаполисе.

Последние дни в городе очередная напасть. Но она не их тех, что изобретают врачи и фармацевты, снюхавшись друг с другом. Известна старая шутка о нежной дружбе доктора и гробовщика. Тут почти то же самое. Врачи придумывают болезнь или выдумывают болезненное состояние, типа – субдепрессия, снижение иммунитета, нехватка того, сего. Как только это вотрут в мозги горожан, в оркестр вступает партия фармакологов. У них, оказывается, от любой напасти уже приготовлено лекарство. Его и распродают. Ага! Распродали. Опять начинаю врачи, у нас у всех скрытая золотуха и почечуй, что делать, куда бежать? А на горизонте тут как тут, спасители человечества – аптекари. Оптом и в розницу, с ларьков и по интернету – любой медикамент, только плати. Стоит ли упоминать, что к реальным болезням (а к старым все время добавлялись и новые) большинство эскулапов готовы не были. Я про медицину знал очень много. Мой начальник, в морге, где я работал, детально комментировал конечный продукт врачебной деятельности. Комментировал без ехидства или злорадства, а просто из любви к своему делу. Говорят, он был, во время оно, самым бездарным врачом, но стал, и это уж точно, самым квалифицированным патологоанатомом, не только в нашем округе, но, может, и во всем Мегаполисе. Так сказать, нашел себя. А очередная напасть последние несколько дней заключалась в какой-то особенно злокачественной герпетической лихорадке. Лица вокруг рта и носа были обезображены язвами. Кроме того, похотливые горожане, и мужчины, и женщины – ходили нараскаряку.

Что удивляться – вмешался в мой рассказ Порфирий Петрович и что-то (судя по изменившейся интонации) процитировал. «…делая срам и получая в самих себе должное возмездие за свое заблуждение. И как они не заботились иметь Бога в разуме, то предал их Бог превратному уму – делать непотребства, так-что они исполнены всякой неправды, блуда…». Она, эта лихорадка, сильно заразна? – обеспокоился Цапа.

 Заразна, конечно, но ты поезжай в маске. А еще лучше ночью. К тому же – тебе не жить в городе, а только на вокзале сесть на поезд.

Мы еще немного поговорили про медицину. Очень сильна была косметическая хирургия: одних она делала красивее, другим меняла внешность и по возможности – биометрические данные. У кого были с государством разночтения в законе. Медицина хорошо спасала от неминуемой смерти, но не так хорошо просто лечила. Дружба с алчными фармацевтами ее заметно дискредитировала. Пойдем покурим – предложил Петрович. Я не курил, но вышел посидеть с ним на крылечко.

   Повторение пройденного.

У меня на огороде ничего не росло, у Цапы он был засажен картофелем и огурцами. Больше ему ничего нужно не было, да и они, огурцы с картошкой, уже не интересовали. Цапа был мысленно в дороге. Очень хороший огород был у Петровича. Все. Что выращивали в резервации, росло и у него. Да еще несколько яблонь и ранеток, старая груша. Часть яблок, Петрович сушил, а остальное пускал на сидр и вино. В одном доме буду жить я, в другом – мой брат, мечтал я. Вся молодежь из резервации рвется в город, но, почти все, кто родился и вырос в резервации, даже разбогатев – возвращаются обратно. Мне это сперва по молодости было это непонятно, я и сейчас не старый еще; но, честное слово, город меня притомил. Пока я работал, выходные тоже нередко заняты были (у смерти тоже нет понятия о выходных днях) – усталость от города не чувствовалась. Из приоткрытой двери доносился торжественный речитатив Цапы.

 « Привет, Усах-ниммит, выступающий вперед из Гелиополя, я не совершал греха.

Привет, Хапт-Хат, выходящий вперед из Хар-Аха, я не совершал грабежа с насилием.

Привет, Фанти, приходящий из Гермополя, я не крал.

Привет, Ам-Хаибит, приходящий из Элефантины, я не лишал жизни мужчин и женщин.

Привет, Нама-Хор, приходящий из Рэсэтева, я не воровал зерновых.

Привет, Рути, приходящий с неба, я не похищал жертвоприношений.

Привет,Арфи-ма-хат, приходящий из Ликополя, я не крал имущества бога.

Привет, Наби, приходящий и уходящий, я не произносил лжи.

Привет, Сад-касу, приходящий из Гераклиополя, я не уносил прочь еду.

Привет, Уди-насарт, приходящий из Мемфиса, я не произносил проклятий и ругательств.

Привет, Карарти, приходящий с Запада, я не совершал прелюбодеяния.

Привет, Гор-ф-ха-ф, приходящий из своей пещеры, я никого не вынудил плакать.

Привет, Басти. Приходяшая из Бубастиса, я не ел сердца.

Привет, Та-Ратиу, приходящая из ночи, я не нападал ни на одного человека.

Привет, Унам-санф, приходящий из камеры казней и пыток, я не человек обмана.

Привет, Унам-баску, приходящий из Мабит, я не забтрал обработанную землю.

Привет, Владыка Истины Ниб-Маат, приходящий из зала Двух Истин Маат, я не был подслушивающим соглядатаем.

Привет, Таимиу, приходящий из Бубастиса, я не оклеветал никого.

Привет, Сартиу, приходящий из Гелиополя, я не был в гневе без справедливой причины.

Привет, Дуду, приходящий из Анди (что в Бусуритском номе), я не опозорил жены ни одного мужчины.

 Привет, Уамти, приходящий из камеры Хабит (место суда), я не опозорил жены ни одного мужчины».

   Это он уже говорил – заметил Петрович. Ты что слушаешь внимательно всю эту дребедень? – удивился я. Какая же это дребедень, раз он так уважительно к ней относится – ответил друг Цапы. И добавил: - он надеется только на себя после смерти. Он словно не доверяет Богу, мы по этому поводу с ним чуть ли не до драки спорили… Цапа, между тем, продолжал.

«привет, Муа-на-туф, приходящий из Панополя, я не осквернял себя самого.

Привет, Хари-уру, приходящий из Нахату, я не угрожал никому и никого не запугивал.

Привет, Хамиу, приходящий из Кауи, я не преступал закона.

Привет, Шад-Хару, приходящий из Урит, я не гневался и не был в ярости.

Привет, Нахну, приходящий из Нахат, я не закрывал мои уши для слов истины.

Привет, Канамти, приходящий из Канамт, я не богохульствовал.

Привет, Ан-хатп-инф, приходящий из Саиса, я не насильник.

Привет,Сару-Хару, приходящий из Унсит, я не был возбудителем раздора.

Привет, Ниб-Хару, приходящий из Натфит, я не действовал с ненужной поспешностью.

Привет, Сахриу, приходящий из Утана, я не совал нос в чужие дела.

Привет, Нуфратум, приходящий из мемфиса, я не вредил никому, я не делал зла.

Привет, Там-Сапу, приходящий из Бусириса, я не творил колдовства против царя.

Привет Ари-эм-аб-эф, приходящий из Тиби, я никогда не преграждал течения воды.

Привет, Ахи, приходящий из Ну, я никогда не повышал моего голоса».  Это уж он врет – не преминул вставить Петрович, - повышал и даже орал на меня.

 «привет, Уди-Рихит, приходящий из Саиса, я не проклинал бога.

Привет, Нхаб=Ку, приходящий из твоей пещеры, я не действовал вызывающе.

Привет, Нхаб-Нафрат, приходящий из твоей пещеры, я не крал хлеб богов.

Привет, Дасар-тап, приходящий из твоего святилища, я не уносил прочь пирогов от духов умерших.

Привет, Инааф, приходящий из Маати, я не забирал хлеб у ребенка и не обращался с презрением к богу моего города». Тут голос Цапы дрогнул и он добавил « и резервации».

Петрович одобрительно кивнул и достал кисет с махоркой, чтобы набить трубку и выкурить еще раз, но Цапа закончил. «Привет, Хади-ибху, приходящий из земли озера Та-ше-Фаюма, я не забивал скот, принадлежащий богу».

Он стоял на крыльце и говорил, не без ноток гордости: - я это могу повторить даже во сне. И не только это, а многие, хотя бы могут вспомнить свое имя во сне?

Снега Сибири. Пески Египта.

Завтра уезжаю, приходите вечером на прощальный ужин – сказал Цапа. Мне хотелось быстрее вернуться в город, но до вечера оставалось несколько часов. Они в поисках ничего особо не решали, хотя, кто знает… ? однако, почему-то я решил проводить Цапу в его последний путь на Дальний Север. На прощальном ужине, кроме Петровича и меня, были несколько дряхлых стариков и глава самоуправления резервации. Это уж как полагается. Ты, значит, новый домовладелец? – он знал меня с детства, мне оставалось только кивнуть головой. В пустой комнате на столе обретались горшок с вареной картошкой, прошлогодние соленые огурцы, лук в подсолнечном масле. Даже без моей колбасы, угощение, по меркам резервации, было приличным. Порфирий Петрович принес яблочное вино, старички – квашеную капусту с укропом. Хлеба только, на мой взгляд, было мало. Хлеб, всегда в резервации, был в дефиците. Его, вдосталь, можно было купить лишь в Мегаполисе и на электронные деньги, не на железные рубли. Были какие-то общие стариковские воспоминания, хвастовство – у кого болезней больше. Потом, Цапа сел, как говорится, на своего любимого конька. «…даже не дневная память так важна, как ночная, а некоторые заклинания помогают усопшему вернуть знание о собственном имени, ну, это, само собой разумеется. Но, ведь и имена всех встречающихся богов и демонов, блин!, надо помнить». Цапа захмелел, да и не он один. Яблочное вино Петровича было коварным, пьешь-пьешь – ничего. А через полчаса оказывается все плывет вокруг. Но! Головокружение, в целом, приятное. А через час-другой ты трезв как огурчик Цапы и можно опять угощаться. «Душу без имени в загробном мире ожидает ужасная судьба. Если душа там, не здесь ( здесь есть кому напомнить, как тебя зовут) забывает свое имя, никто и ничто ей не напомнит. И все, там, братцы, голодных тварей, как бомжей в Мегаполисе, душе – конец!» Цапа говорил еще что-то очень сложное, а может и не сложное, просто, полторашки Петровича мешали адекватному восприятию.

Кончай грузить славных индейцев! – Петрович стукнул по столу кулаком – расскажи лучше как ты путешествовал в Египет!

Лет тридцать тому назад, Цапа жил и работал в городе. Это было видно по шраму от удаленного микрочипа с левого надбровья. У Порфирия Петровича, к слову сказать, микрочипов отроду не было. И загорелось ему посетить Египет, но не как туристу. А как паломнику и искателю. Думки на приходе бывают не только у любителей психоактивных средств. Цапа (тогда он был не Цафнаф-панеах, а Тимофей Васильевич Собакин – инженер водоочистных сооружений Северного округа Мегаполиса) выучил арабский, коптский и древнееврейский и поехал на долгих перекладных в Египет. Поезд, автобусы, снова поезд, какие-то допотопные машины. Разочарованию его не было предела: толпы туристов, дешевые наркотики, мерзкий кофе, проститутки и пластиковые сувениры.

Никто не понимал его вопросов. Цапа с трудом отыскал несколько монастырей: там снимали видеосериалы на исторические темы, в одно был экзотический бордель, другой представлял собой груду камней. Инженер водоочистных сооружений вернулся в тихой ярости, надо восстанавливать традицию. Вскоре он обнаружил – возвращение к корням (даже таким далеким как те, которые он возжелал найти) попросту невозможно в Мегаполисе. Он плюнул на высокооплачиваемую должность и перебрался в резервацию. Но и там вожделенного покоя не обрел. Его угораздило купить домик в соседях у Порфирия Петровича, местного алкоголика. Как ни странно, они подружились.но, в целом, Цапа остался доволен. В резервации каждый может заниматься чем-угодно, сколь угодно долгое время, лишь бы не в ущерб спокойствию других индейцев. А если, кто не хочет, чем-нибудь заниматься, пусть ничем не занимается. Это его дело. Только пусть озаботиться и вырастит себе картошку и тыквы, зимой его никто кормить не будет. Обитатели резервации жестокосердны. Поначалу теологические споры и приставания Петровича раздражали Цапу, но потом (к его чести!) он нашел, что иные мнения только оттачивают его, собственную, теоретическую базу. Я восстановлю традицию – мечтал Цапа, но его изыски оказались невостребованными. Большинство его знакомых и друзей не принимали всеръез все эти древнеегипетские заморочки. Цапа остался в гордом одиночестве, если. Конечно, не считать его соседа и идейного врага, Петровича. Депрессию, в которую впал Цафнаф-панеах, вылечил Петрович полторашками с яблочным и грушевым сидром. Хрен с ним, с Египтом, - чем его пески лучше снегов Сибири? И Цапа тут задумался на насколько недель. В жарком климате это жуткая проблема – сохранение тела в нетлении, а в Северном климате…?

За окном мела пурга – Цапа провожал глазами летящие снежинки и думал – не слишком ли жаркий и этот климат? Как-то они с Петровичем чистили колодец, а ведь на такой глубине где-нибудь на полтыщи верст северней и уже вечная мерзлота! Слова соседа громом поразили Цапу. Это был момент истины, все встало на свои места. Среди десяти миллиардов жителей Земли не нашлось бы и одного, кто бы смог провести бальзамирование, как того хотел Цапа, как требовала тысячелетняя традиция. Но проблема нашла свое решение, бывшему инженеру было даже немного стыдно, что он серъезно рассчитывал стоимость морозильных камер и сопоставлял их со своими финансовыми возможностями. День вернул свой свет для Цапы. Кризис прошел. Русский аналог пирамид – глубокие колодцы в вечной мерзлоте на Северных территориях. Судьба в виде природы и климата опять оказалась милосердна к русским. Да так, что специально и не придумаешь.

А как насчет спасительной жертвы Христа? – Петрович не унимался, но Цапа в свой последний день пребывания в резервации был благодушен. Ни единой мыслью, ни словом я не отвергаю Его, и не сомневаюсь в Его повторном возвращении. Но вы, христиане, просто по-свински ведете себя по отношению к некоторым вещам. Можно назвать себя кем угодно, можно выполнять ритуалы и следовать обрядам, можно даже Библию читать по вечерам, но все ли это? Если ваш сокровенный человек настолько задавлен ветхим, что вы даже не подозреваете о нем, как вы разотождествитесь с ним? А ведь только ветхий образ и потянет вас вниз.

 Старики дремали, глава самоуправления зевал, Петрович оживился – он опять рад был поспорить. Когда Цапа уедет на Колыму (там тоже есть резервации), ему, Порфирию Петровичу, уже не с кем будет спорить. И вообще разговаривать на равных.

 Петрович пишет книжку «Домострой».

С утра было необыкновенно душно, потом резко похолодало, пошел дождь. Он нарушил мои планы. Не хотелось идти куда бы то не было, искать мотоцикл, тем более добираться пешком. Дома было скучно, я пошел к Порфирию Петровичу. Другой сосед, вероятно, отбыл еще до начала дождя. Петрович сидел тихий и трезвый, перед ним лежала тонкая тетрадка, в десять-двеннадцать листов. В таких учатся писать первоклашки, с большими слезами. Понятно, что печатать на клавиатуре компьютера быстрее и легче. Петрович поймал мой взгляд, и, закрыв тетрадку, показал обложку. «Домострой» - гласила надпись.

Хочешь почитать? – спросил сосед. Дождь за окном полил сильнее. У меня не было никакого желания продираться сквозь корявый неразборчивый почерк. В другой раз – уклонился я – если б не дождь, был бы давно в городе. По железной крыше барабанили уже не крупные капли и струи, а градины. Их стук слился в сплошной гул. Петрович присвистнул: - конец огороду. Корнеплоды, все же, думаю, не пострадают. За окном на земле тонким слоем лежал град, таял, сыпался снова. Внезапно стало очень тихо. Дождь и град ушли с огромной черной тучей на Юг, к Мегаполису. Мы вышли во двор. Было свежо, но против ожидания, довольно тепло. На огороде помидоры, перцы, подсолнухи стояли какие-то ощипанные из-за посеченных градом листьев. Поднимутся – Петрович не переживал – а там, что-то посерьезней происходит. Всю Южную половину неба над городом занимала темно-синяя, почти черная туча. Виден был, точнее, угадывался – сильный косой дождь. Я смотрел на огород соседа. Найду брата и вернусь в резервацию, женюсь и заведу такой же огород как у Петровича. А может и кроликов, многие в резервации держали кроликов. Мы вернулись в домик. Порфирий Петрович вскипятил воды, заварил несколько листиков мяты и лимонной мелиссы. Сахара у него редкий гость, о чем он со вздохом сообщил. Чтоб напиток не скучным был, так он выразился, он разбавил его грушевым вином. Местный глинтвейн – Петрович подвинул мне кружку. Сам пил из стакана. Повторить? Я, естественно, закивал головой. Питье было горячим и душистым, удивительно приятным для сырой погоды. Мне показалось, может я обидел Петровича, не захотев читать его «Домострой», поэтому после третьей кружки запальчиво заверил его, прочитаю обязательно. А пока, пусть он в двух словах обрисует про что там. Сосед оживился. полвека назад, тогда еще везде были бумажные книги, он прочел одну. Она тоже называлась «Домострой». Нудная и скучная. Ну, прочел и забыл. А потом оказалось, что не забыл. Книга была, конечно, хорошей, но жутко старомодной и несовременной. А, в целом, правильной. Наша жизнь должна быть упорядоченной нами самими по некоему образцу, книжка та и предлагала примерный образец. Петрович ее не раз вспоминал, потом решил перечитать. Взял диск с найденной электронной копией (помог Цапа) и перечитал. Не разочаровался, но остался при мнении. Книга хорошая, но скучная. И придумал, написать современный вариант. Однако, мысли разбегались и не хотели выстраиваться в слова и строчки. Петрович порвал и сжег уже четыре ценных бумажных тетрадки. Не нужно торопиться. Последнюю тетрадку он писал последние пятнадцать лет.

В целом его идеи были совсем неоригинальны, об этом много и куда лучше говорилось. Парадокс заключался в том, что умнейшие люди, писавшие об отношении человека к природе, в своей жизни ничего не меняли. И все продолжали жить в городах, обличая и кляня образ жизни горожан. Надо все менять, кто бы спорил? Скученность, болезни и эпидемии, дурной воздух и вода в домах, годная только для унитазов. Даже мыть посуду ей не рекомендовалось. Однако, мыли. И сами мылись, отстояв ее и очистив реагентами. Вечный шум, электромагнитные поля, пищевые продукты, черт знает из чего состряпанные. Стремительно богатеющие врачи и аптекари, правда, болеющие и сами.  

 И везде толпы народа, отчего постоянное раздражение. И это не проблема. Дольше всех сопротивлялись закону о разрешении свободной продаже наркотиков бандиты и подкупленные ими политики. Еще бы, они таких денег лишались. Но прогресс не остановить, тем более, психоактивные средства великолепно решали многие городские проблемы. Точнее, они меняли отношение к ним, городских обывателей. И вообще, все оказалось совсем не так страшно. Как ни странно, немало было и тех, кто не желал жить в городе, несмотря на все блага цивилизации. Была решена и проблема преступности, оружие с 14 лет было давно доступно всем. И опять, больше всех противились свободной продаже оружия те же бандиты. Они уже не могли безнаказанно вламываться в дома и квартиры, частные владения. Риск обычного грабителя вырос многократно. Зато люди стали взаимно вежливы, хамство чиновников, высокомерие представителей власти исчезало на глазах. Государство поняло, мещанин с гранатометом или автоматом никогда не будет представлять угрозы для него. А когда во всех цивилизованных странах мира был введен тотальный компьютерный контроль, через вживление микрочипов с личным кодом и биометрическими данными, жизнь вошла в спокойные предписанные сверху границы. Но и тут оказались проблемы, правда, совсем мелкие. И не проблемы даже, а так временные недоразумения. Которые с течением времени, так или иначе, разрешаться. Всегда есть вредные и тупые типы, не желающие жить по закону, не понимающие своего же блага. Этих нелояльных людей отправляли в деревни, брошенные фермерами. Это были первые резервации. Совсем непонятным было и то, что некоторые и сами предпочитают жить в первобытных условиях за сотни километров от городов. (наша резервация была исключением, если не считать специальных заповедников «Русской культуры» для показа туристам). Жизнь в резервациях трудна, но там, каждый живет как хочет, при условии, что он никого не напрягает. Не грузи других тем, чем сам не хочешь грузиться – об этом в резервации не говорят, это само собой разумеется. Жители города утверждают, резервации это паразиты современной цивилизации. Но, наверно, они ошибались. Все города мира, почти постоянно трясло от мелких и крупных проблем; резервации дремали в своих огородах и картофельных полях. Горожане сделали индейцев (обитателей резерваций) героями юмористических видеосериалов и телепрограмм. В резервацию первое время ссылали преступников, но, вскоре, с развитием психохирургии, их стали трансформировать в рабов и мусорщиков. На горизонте маячил Золотой век. Резервации приспособились для своих нужд использовать улучшенные и простые солнечные батареи. Ветряки были испокон веков. Погасли масляные плошки. Горожане считали индейцев бездельниками и пьяницами. Кому-кому, но только не городским упрекать кого-либо в безделье. На миллион жителей города работало процентов 10 – 15, включая рабов. Остальные были или в обслуге (официанты, артисты, портняжки и парикмахеры), или в чиновниках и в полицейских. Половина горожан, взрослых и трудоспособных, вообще не работало. В резервации трудились даже старики, кормили кроликов, кур, ковырялись на огороде. Конечно, резервации не могли прокормить более трех-четырех тысяч, но в других местах, у них были территории, где пасся крупный рогатый скот. В тех резервациях жило до двадцати тысяч индейцев. Кроме этих банальных истин Петрович писал о сроках посадки капусты и моркови; о компостных кучах; о том как переделать дымоход; об изготовлении яблочного вина. Жители резервации все это отлично знали; можно сказать, индейцы выстраивали свою жизнь по так и ненаписанному «Домострою»,  горожане же вообще никогда ничего не читали.

  День города в Мегаполисе.

Я сидел у школьного друга, хакера из конторы «Луч света в информационном мраке», ему как всегда было не было, когда мне позвонил помощник Алхимика. Ребята просмотрели видеосъемки мониторов в Парке Культуры и Отдыха, там к Дню города уже закончили монтаж всяких аттракционов. Так вот, или ты там носишься как обнюхавшийся, или твой брат. Ты где сейчас? Уже в дороге – закричал я. Иди к Волчьему Плащу, за пару железных рублей он добросит тебя – посоветовал хакер. Через несколько минут я уже летел в город за спиной мотоциклиста. Только до городской черты! – прокричал Волчий Плащ.

Везде стояли лужи, стеклянные окна богатых горожан на верхних этажах повыбивало градом, пластиковым окнам ничего не сделалось. На стадионе к Дню города готовились обычные помпезные и грандиозные мероприятия: матч, спортивные и показательные выступления, концерт, голографическое шоу. И в обычное время переполненные улицы, были забиты людьми. Все двигались в одном направлении. Меня опять охватило уныние. Ну, позвонил мне человек Алхимика, вот я в парке, что дальше? А почему я, собственно говоря, злюсь? Я присел в растерянности на скамейку. Вспомнил, что забыл про парик и темные очки. Прошло столько дней с того времени как исчез мой брат. Повторял он прием наркотика «эрзац-парадиз» или нет, не имело значения. Сейчас, скорее всего, он находится на грани полного истощения. По уличному экрану показывали кадры, снятые сверху, с полицейского вертолета – сотни байкеров направлялись в Мегаполис. Наверно, фанаты из городов-саттелитов губернии. Футбольные матчи всегда собирали не одну сотню тысяч болельщиков. Только что-то их много, фараоны тоже забеспокоились.

 Саранча.

Их было действительно много. Это была «саранча». Время от времени городскую молодежь охватывало безумие, они прыгали в мотоциклы и стаями разъезжали по городам. Но соваться в резервации не рисковали, хмурые индейцы, как только узнавали о «саранче» выходили с гранатометами и автоматами за несколько верст. Боковые дороги, ведущие в резервации, перегораживались. Но это было не совсем безумие, банды сбивали в мотоциклетные стаи любители половить рыбку в мутной воде. Под шумок грабились магазины, сводились старые счеты с конкурентами, вскрывались городские склады, уничтожалось имущество противоборствующих кланов. На личном экране уже пятнадцать или двадцать минут показывались черно-красные мотоциклы «саранчи». Нет, это не только фанаты и болельщики, их слишком много. Не зря беспокоилась полиция. Что-то будет. Не раз деловые люди пытались договориться о противодействии «саранче», но сами же нарушали договоренности, стремясь упредить соперника и самим использовать эти банды. Они и по более мелким вещам не могли найти взаимопонимания.

А тут слепая сила, массовое безумие, мастерски формируемо и направляемое.

  В зеркальном лабиринте.

Я увидел брата, он стоял у входа в новый аттракцион, зеркальный лабиринт. Кроме зеркальных стен, поставленных под углом, в нем были экраны видеокамер, показывающих посетителей с некоторой задержкой по времени. Брат увидел меня, повернулся и исчез в лабиринте. Его там ждали десятки двойников-отражений. Меня охватили самые тяжелые предчувствия, он и так на грани, он там, точно, съедет с последних катушек. Я побежал за ним. Я ругал себя последними словами, запоздало и бесполезно корил за дни, проведенные в резервации. В то время как мой брат сутками без сна кружил и кружил в безумном лабиринте Мегаполиса, в зеркальных стенах своего наркотического безумия. Я успел заметить в вечерней тьме, как он побледнел и осунулся.

  Тьма.

Я остановился, пробежав лишь несколько шагов в лабиринте, из-за того, что стало темно. Я вернулся к синеющему прямоугольнику дверного проема,и, первое, что меня поразило, была даже не тьма, а тишина. Она несколько секунд висела над городом, потом раздались крики, поднялись и окрепли голоса, в вопли, возгласы, сигналы машин вплелись звуки выстрелов. Во всем Мегаполисе не было света. Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться – взорвана или отключена центральная электрораспределительная станция. Кем? Байкерами из мотоциклетных банд. «Саранча» сейчас грабит и вывозит все подряд, пользуясь тем, что большая часть полиции на стадионе. А что там творится, в эти минуты – страшно подумать. Такое уже было лет восемь тому назад. Я побрел в городскую квартиру по темным ночным улицам, продираясь сквозь толпы горожан.

Морг.

Утром, как не хотел я этого, все же решил объехать морги и больницы и оставить данные о брате. Если его задержит полиция, люди Алхимика мне дадут знать, но это было опасное развитие событий. У меня был личный идентификационный код брата, Информаториум сразу бы вычислил наличие двух персон на одном коде. Посещение моргов начал с того, что был ближе всех, в котором я работал раньше. Можно было и обзвонить, но я знал их систему. «Иди и смотри!» - неписаный лозунг моргов, кроме того по телефону не пообещаешь платы за информацию. В своем родном учреждении у входа сидел молодой парень и что-то заносил в компьютер. Туда нельзя! – крикнул он, не поднимая головы. Я его не знал, наверно, это и был тот, кого приняли вместо меня. Мне тоже приходилось регистрировать трупы. Мне можно – ответил я, но вернулся по коридору обратно к входу.

Парень кончил печатать: - слушаю вас..

В его глазах возникло недоумение и какое-то узнавание, хотя я его видел первый раз в жизни. Он же явно узнавал меня. Его крик, полный ужаса и непонимания, был ответом на мой невысказанный вопрос.

Возвращение в резервацию.

В городе царил хаос, полицейские озверели. Стреляли по всем мотоциклам, проверяли всех подряд. Мне уже с чужим идентификационным кодом нельзя было оставаться в Мегаполисе. Информаториум, вероятней всего зарегистрировал смерть брата, первое, что делают в морге, сканируют микрочип и отсылают данные. Я отсиделся в каком-то подвале до темна, и за полночь вернулся в резервацию. На следующий день удалил из надбровья и локтя микрочипы, они были не только не нужны, но и опасны.

Я так понимаю, личного кода у тебя нет – глава самоуправления, Сидящий Бык, записал факт владения усадьбой Цапы. Я тебя с детства знаю, наши правила тебе известны. А что, брат, был старше тебя? Я кивнул, - на десять минут, он был первенцем, младшая сестра с матерью уже лет десять как живет в Европейской части Федерации. Какое имя у тебя?

Я подумал мгновение и вспомнил друга молодости Порфирия Петровича: - Верная Рука.

В резервации только у глубоких стариков были обычные имена.

Верная Рука – друг индейцев.

Месяц спустя, Порфирий Петрович позвонил Цапе. Тот добрался до Северной резервации без проблем, успел выкопать и обложить кирпичом себе колодец – место последнего упокоения. Петрович рассказал о новостях резервации, о жутких событиях в Мегаполисе и обо мне. Цапа выразил желание поговорить со мной.

«ты теперь должен жить самой безупречной жизнью. Когда увидишь двойника, таким какой ты есть сейчас, ты не сможешь сказать кто это. Твой покойный брат или настоящий двойник, обычная ночная тварь, питающаяся нашими страхами и надеждами или же твои собственные полуночные мысли…» Цафнаф-панеах говорил про сны.

 Город пришел в себя, он становился сильнее. Исхода, казалось, не было. Оставались сны – резервация перед лицом нового мира.